| |
Майя Львовна Гурвич о своем сыне
Несомненно, биография - это не даты. Биография - это люди, которые шли с тобой по жизни, которые растили, учили, помогали строить мир, но по твоим расчетам и твоим желаниям. И если эти люди поддерживали, верили, воплощали и аплодировали, значит, твоя биография состоялась. Твои желания и амбиции имели право быть. Я с благодарностью и гордостью могу сказать, что с моим сыном Гришей Гурвичем были замечательные люди, они были бесконечно талантливы и добры.
В тот страшный день пятого ноября девяносто девятого года жена Гриши Люба сказала мне, видимо, стараясь утешить: "мы напишем о нем книгу"... Через месяц я узнала, что заниматься этим должна я. Больше некому.
Продолжение его жизни в воспоминаниях тех, кто эти годы был рядом в тот или иной период жизни, продлило "эффект присутствия". Так прошло три года. А что дальше? Чем жить?
Во время репетиций к вечеру, где должна была быть представлена книга воспоминаний, меня познакомили с Тиграном Закояном. Ранее этого имени я не слышала. Он рассказал мне, что с Гришей не был знаком, хотя хорошо его знает. Он был другом театра, влюбленным зрителем, а потом пытался помочь, чем может, чтобы продлить жизнь спектаклей. Сделать это оказалось невозможным, и тогда он создал сайт, чтобы сохранить память о "некогда блиставшей труппе". Накануне моего отъезда в Израиль, в Москве, уже после вечера, прошедшего в день 45-летия Гриши, проведенного его друзьями и его актерами, все собрались у меня. Нам было вместе очень тепло, пришли почти все актеры театра "Летучая мышь", пришла к нам и Маргарита Александровна Эскина, директор Дома Актера, а для нас и для Гриши очень дорогой человек. И вновь возник вопрос: а что дальше? Чем жить? И тогда Тигран мне сказал: "Сайт надо менять и Вы должны мне помочь". Спасибо ему за этот труд, за верность памяти моему сыну и его театру "Летучая мышь", за то, что я вновь могу прожить несколько страниц той жизни. Я напишу лишь то немногое, что знаю только я, а остальное мы составим из написанного близкими Грише людьми в книге "На полпути".
Мой сын родился в 1957 году, 24 октября в 16:40, в Баку. Через открытую форточку я слышала нервный кашель его деда, моего отца, Левы Шик, он ждал своего первого внука. Это и его гены создали жизнелюбивого, остроумного, веселого человека, интересного собеседника. Это о нем в своем спектакле говорит Гришин герой - Лева Шик. Он не хотел изменить ни имени, ни фамилии, слегка утрируя эту личность. Слегка, чуть-чуть, ибо в нем самом, в авторе, было много от деда.
Когда Гришенька родился, его отцу Ефиму Григорьевичу было 40 лет. К этому времени он уже 14 лет возглавлял Азербайджанское отделение ТАСС. Работа была невероятно ответственной, домой приходил поздно. Общение с маленьким сыном было лишь по выходным дням, да и с подрастающим мальчиком не чаще. Но с папой было очень интересно, так как папа всегда все знал. А еще благодаря папе мы имели возможность попадать на все спектакли гастролирующих театров. Уже тогда театр был необходимым и важным моментом в жизни. Так Ефим Григорьевич приобщал нас с Гришенькой к миру театра, и мы были очень увлечены. А еще дома было очень много толстых и тонких журналов, всяких газет и книг. Все книги, которые издавались, мы могли купить и очень этой привилегией папы пользовались...
Гриша наследовал от отца "серьезные" черты характера. Они оба были очень ответственными людьми, порядочными, надежными и честными.
Гриша любил своих актеров, это были его дети. Он был ответствен за них, за всех. Наверное, поэтому сегодня они возвращают мне эту любовь.
Театра уже давно нет, а они мне звонят в Израиль и слетаются все, как только я приезжаю в Москву.
Я должна рассказать еще о его няне. Ей было 26 лет, звали ее Настя и привели ее в дом, когда Гришеньке был только месяц. Она прожила с нами более 30 лет и была его "третьим родителем".
В то время еще были такие молодые женщины из деревни, которые помогали растить чужих детей, считая их своими. Судя по тому, что ее вспоминают и все Гришенькины друзья, она играла в его жизни "роль". Он очень рано научился читать. Я не помню, что были приложены какие-то усилия. Очевидно, мы показали ему буквы, а возможно он сам их раскопал. Самое необычное было не то, что он много читал, а то, что все запоминал. Очень скоро он был далеко впереди своей Насти, и было смешно наблюдать, как он ей что-то втолковывал, связанное с политикой, и отвечал на далеко не всегда понятные вопросы. Она его очень любила, и когда он уже жил в Москве и имел свой театр, говорила мне: "Это ж надоть, наш Гришка - рисижер". Много было невероятно смешных ситуаций и совершенно "безумных" замечаний. Мы часто с Гришенькой пользовались ее словечками, это возвращало нас в наш бакинский дом. Настя. Где она теперь, жива ли?
После отъезда Гриши в Москву мы жили вдвоем, Ефима Григорьевича уже не было в живых. Потом в Москву переехала я. В девяностых годах Гриша ее нашел, помогал деньгами, предлагал переехать к нему жить. Она отказалась.
В школе учился нормально, но не блестяще, потому что главные интересы были не во время уроков, а после. Слишком много предметов были мало нужны и совсем неинтересны.
Зато после уроков начинались репетиции. Репетировали всё и бесконечно. Бальные танцы, физические и математические КВНы, концерты по поводу и без. Это было главным. Он всегда был окружен ребятами. Уже тогда писалось, репетировалось и ставилось. Наследованное от своего отца качество человека возглавляющего, качество директора, где главным были люди доверившиеся, поверившие и готовые идти за ним, его не подвело. Сегодня, я смею на это надеяться и знаю от его актеров, его музыкантов, его костюмеров и помощников по театру, в этой их жизни - по времени в десять лет - было счастье совместного сосуществования. И это осталось в памяти и душах, а все попутное, ибо жизнь есть жизнь, даже и не помнится.
После окончания школы, в 16 лет, он решил поступать в ГИТИС, и много сил ушло на убеждения и переговоры. В Москву одного отпустить было просто нереально. Договорились, что после окончания Университета будет пробовать поступать в театральный. Увы, пять университетских лет пролетели как один миг, и возникли те же переживания. Пришлось разрешить поехать в Москву и поступать на режиссерский факультет ГИТИСа. Курс набирала знаменитая Мария Осиповна Кнебель. Его педагоги О.Л. Кудряшов, Л.Е. Хейфец, А.А. Шерель и другие подробно и интересно вспоминают о том времени. Гриша поступил и переехал жить в Москву.
Ну, вероятно, из "личного" я должна еще написать несколько строк о его женитьбе. Уезжая, он сказал, что планов много, но женится только в 35 лет. Он считал, что к этому времени он уже состоится или нет, но только после этого будет решать столь серьезный вопрос. Я была с этим согласна. Однако вмешался чужой интерес и чужая воля. Люба Шапиро работала и училась тоже в ГИТИСе. Там она увидела Гришу, "присмотрелась и решила, что этот мальчик ей подходит, мог бы стать ее мужем". Полтора года она за ним ухаживала и добилась результата. Все эти слова принадлежат Любе, и она повторяла эту историю много раз в разных интервью.
Гриша же решил, что так он больше никому не будет нужен, и женился. Они были вместе восемнадцать лет, и, как свидетельствуют их рассказы разным журналистам в разное время, все было просто замечательно. Я не сомневаюсь, что, проживи Гриша до глубокой старости, а тем более на том уровне, на который он вышел благодаря своим человеческим качествам и уму, все продолжалось бы в том же ключе.
Но Гриша заболел...
И еще в его жизни была я. С пяти лет водила к педагогу английского языка. В школе помогала с театральными делами. В конце лета, после дачи, ездила с ним в театральную Москву, вдвоем. Вместе поступали в Университет, он сдавал экзамены, а я стояла перед зданием в ожидании, хотя уже лет пятнадцать к этому времени в этом здании проработала. После окончания Университета с невероятным ужасом в душе, через все попытки отговорить поехала вместе с ним поступать в ГИТИС. Обустраивала его московский быт. Было в чужой съемной квартире неуютно. Везла то ковер и портьеры, то любимую коллекцию моряков, то еще что-то.
Ездила из Баку перевозить с одной чужой квартиры на другую со всем барахлом.
Обязательно приезжала два раза в году на экзамены и т.д., и т.д.
Потом Гришенька женился. "Мама, если я женюсь на Любке, ты как?". А Люба, по ее рассказам, "дрожала", вдруг я скажу, что против. Потом втроем строили дом. С трудом и связями Ефима Григорьевича удалось купить кооперативную квартиру, потом что-то в квартиру (папы уже не было), потом меняли и съезжались с мамой Любы. Потом я переезжала из Баку в Москву. Разобравшись "в ситуации", оформила двойное гражданство. Живя в Израиле было легче быть материально независимой. Потом объединяли все квартиры, и, наконец, купили огромную. Гришенька хотел такую, чтобы в гостиной можно было устраивать репетиции. Помогала создать и это. Сидела на репетициях, когда было можно, бесконечно смотрела все спектакли с одинаковым интересом и восторгом.
А потом, а потом заболело плечо, и понеслось...
Жила с ним в больнице все шесть месяцев. Жена Люба была занята. Она руководила театром? А потом ожидали выздоровления. Да, тяжелое заболевание, непонятно откуда, почему вдруг, но вот-вот и вернемся в Москву, и будем жить теперь уже снова вместе. Много разговаривали, восполняли отсутствие прошлого далекого тесного общения. Ведь вторые двадцать лет его не было, такого близкого и такого доверительного. Были поставлены все точки над всеми "i". Мы были опять в тесной связи, я не жалуюсь, и те двадцать лет я была рядом, но не вместе. Обсуждали следующие планы...
Мы не вернулись в Москву. Остались навсегда в Израиле, в котором всегда жить не собирались. А потом, сразу же, оказалось, что Люба уже живет с другим мужчиной в этой огромной квартире, где "хотел репетировать" Гриша...
Места для новой боли уже не было. И только некого стало спросить, как это тогда было. А за двадцать московских лет было многое и разное. "Когда я пыхтела по поводу кого-то, - вспоминает Люба в книге - кто не так себя ведет, Гриша говорил: - "Знаешь, не наше дело, будет этот человек наказан жизнью или нет. Бог - Он видит все"".
Мне остается лишь надеяться на Бога, который все увидел.
Время не лечит. Кто-то плавно перетекает из одной жизни в другую, новую, сразу же. Другому нужно долго, долго возвращаться в свое Я, а иному так и не начать с нуля, слишком большое и настоящее ушло.
Но ни в одном языке мира нет слов, которые могут рассказать о бесконечном страдании матери, потерявшей единственного сына.
М. Гурвич, 2002 год
|
|
|
