| |
Когда нечем жить
«Я никогда не хотел знать, что
со мной будет. Лучше не знать.
«Старая квартира» Гр. Гурвич.
Из жизни ушел мой сын, это очень страшно. Это даже не горе, это катастрофа, это бесконечное падение в пропасть. Это полная тишина, где можно либо молчать о нем, либо говорить о нем. Но только о нем, чтобы хоть памяти ежеминутно быть рядом. И это навсегда.
Все кто был близок с Гришенькой или просто знаком охотно поддерживают эти разговоры, вспоминают многое и как-то радостно, весело. Мне захотелось собрать все вместе. Наверно и я должна рассказать, но что вспомнить, кого забыть, как писать о том, что было счастливой жизнью, сегодня …
В больнице мы много говорили, вспоминали Баку. Его, вдруг, заинтересовало моя жизнь до него, подробности об отце, дедушке, бабушке. Казалось бы, он все знал, но почему-то хотелось снова все вспомнить вместе, Однажды, после долгой беседы пошутил: « Вот мы с тобой и познакомились». Мы ждали выздоровления, мы слушали рассказы как с «этим» живут многие годы, что и как он будет ставить в театре дальше. Он рвался в Москву, у нас даже уже были билеты.
…Мы были друзьями с самого раннего детства, у нас были свои секреты, свои планы, свои мечты в прочем иногда и были расхождения, но это потом. Он был совсем маленький, когда ему кто-то рассказал, что я ждала девочку. Лет до семи, поворачивая ладошками мое лицо к себе, родился так, чтобы глаза в глаза, спрашивал: «Правда, ты не жалеешь, что мальчик?». Нужно было снова и снова подтверждать что, конечно же, не жалею, что девочка никогда бы не была мне так интересна и т.д. Это осталось навсегда. Это уже тогда было необходимостью знать, что ты нужен, тебе рады, если разговор, то полное внимание и подтверждение – тебе это интересно.
К пяти годам он умел читать и с тех пор так и читал всю свою жизнь, последняя книга была «Московская сага» В.Аксенова. Последнее общение было с Юлием Кимом. Только с ним он согласился встретиться, чтобы обсудить все связанное со следующим спектаклем о жизни Эдит Пиаф, если будет такая возможность. Ему звонили друзья по детству, бакинцы живущие в Израиле, ему звонили друзья по первому студенческому театру из Америки, он просил меня с ними разговаривать. Он не хотел о себе, он не понимал что с ним, вдруг, случилось, он был растерян. Но внешне он играл роль, придуманную им в его самом главном спектакле, как он считал «Вам позволено переиграть». Он обращался ко мне, часто называя Майечка, он меня жалел, ему было страшно не за себя, а за меня. Его последние слова: «- Мама, прости меня» были оглушительными. Когда ему исполнился месяц, в доме появилась няня, звали ее Настя, она прожила с нами тридцать лет. В трудные девяностые годы он ее нашел, посылал ей деньги, предлагал переехать жить к нему в Москву, но она не захотела. А тогда в детстве, кроме Гриши для нее не существовал никто. Помню, как, уходя гулять, он долго топтался в передней, иногда уткнувшись лицом в вешалку с верхней одеждой. Молчал, но не уходил. Секрет был в том, что он хотел рубль, ему в парке нужно было пострелять в тире, но он не хотел просить. Это должна была сделать Настя. Он никогда не просил. Никогда. Но я всегда знала, что он хочет, и потом когда взрослел, не просил.
В пять лет он начал рифмовать слова. Со своим дедом, моим папой, переписывался «стихами». Они оба легко рифмовали строчки - это были их отношения «кто кого». Их игра. Он был первый внук. Первые строчки, вызвавшие восторг в семье были следующие:
«Было лето. Лев шел по узенькой дорожке.
Рычал. Его кусали мошки. »
Потом, жизнь спустя, когда я говорила, что вызывают щемящее чувство одно, другое, он смеялся и вспоминал льва, который шел по узенькой дорожке. Наверно надо еще вспомнить, как однажды, он был возмущен Настей, которая пошла с ним на «Лебединое озеро» и просидела с закрытыми глазами, так как на сцене была «одна срамота». Все это было до школы. Школу он не любил, но терпеливо учился. Я, его понимала, так как тоже не любила ходить в школу, кстати, в туже самую. В начальной школе он был в классе самый умный, но потом, дальше все становилось ему не нужнее и нуднее. Интересовало все другое.
Однажды, в классе девятом, педагог по физике поставила годовую оценку «отлично». На мой немой вопрос она, улыбнувшись, ответила: « Да, как будущий филолог он знает физику на пять». Это было смешно. А весь секрет был в том, что ее бесконечные благодарность и удивление за «физические КВНы» требовали, как – то это отметить. Присутствовавшая при этом разговоре педагог по математике улыбнулась и сказала: «Какой филолог, он будет артист». Ее мнение меня огорчило. Журналист, юрист – да, но артист?
На выпускном вечере она подошла к нам (на этот вечер приходили оба родителя) и сказала: «Зря отнимаете у Гриши время университетом, он все равно будет на театре». Я об этом не хотела слышать, ему было только шестнадцать лет.
После серьезного разговора с Гришей о будущем договорились, что он поступает в Университет, на любой факультет какой хочет, а после получения диплома вернемся к этой теме. Я понимала: для меня это только отсрочка. Не уверена, что в университет он «ходил» часто, но через пять лет закончил. Не думаю, что Бакинский Университет дал ему образование, но за эти годы, он прочел такое количество книг, что вряд ли было бы возможно, занимаясь, чем - либо вообще.
В нашем доме всегда было много «чтива», которое папа Гришеньки приносил с работы, в том числе и для служебного пользования. Все это надо было прочесть скорее, пока не унесли. Память была особенная, наследство от своего папы, который знал абсолютно все, и от деде, моего папы, который помнил все. Так что все знания и воспоминания, которые потом, много лет спустя пригодились на передаче «Старая квартира» шли из этих лет.
Папа Гриши Ефим Григорьевич в двадцать шесть лет стал директором Азербайджанского Телеграфного Агентства (АзТАГ) и занимал эту должность сорок три года. Он работал при всех первых секретарях партии республики, начиная с Мир-Джафар Багирова (из сталинской команды) и кончая Гейдаром Алиевичем Алиевым.
Многое пришлось ему пережить на этом посту, но его личностные качества, его талант журналиста и безукоризненная честность всегда были востребованы и оценены. Он первый в республике получил «Орден Дружбы Народов» и был этим горд.
С нашей точки зрения «Папа был слишком». Практически нам было все « нельзя». Однажды водитель Ефима Григорьевича подвез Гришу на телевидение, где он вынужденно отрабатывал свое время после учебы. Обнаружив это, Ефим Григорьевич строго выговорил и тому и другому. Больше этого не было никогда, жалко было водителя. На работе был с девяти утра до десяти вечера. Гришу воспитывал своим примером, а в тесной дружбе и всегда единодушны были мы с ним. Я и Гришенька. Он считал себя моим сыном, так и сказал мне как-то: «Я, ведь, в общем, твой сын». Отцом гордился, но это было потом
Помню, как он пришел вечером домой, посадил меня рядом и, опасаясь , услышать отказ сказал: «-Мама, если бы у меня была возможность поехать в Москву с Юликом Гусманом выступить на сцене Дома Актера с ним вместе, ты бы разрешила?». Отмечался юбилей театра «Наш дом». Одни имена завораживали его воображение: М.Розовский, И.Рутберг, В.Славкин, и др.
Могла ли я ему отказать. У него горели глаза от возможного счастья. Был конец декабря, начиналась зимняя сессия. Спрашиваю, что будет с экзаменами, и не услышав ответ говорю «- Конечно, ехать надо». Надо было видеть его радостные и благодарные глаза и поцелуи, поцелуи.
Поздним вечером сообщаю об этом отцу и сразу говорю, что я разрешила. Пауза. Я стойко замираю, думаю, сейчас буду доказывать как это необходимо. Срочно придумываю аргументы. Ефим Григорьевич, сам помешанный на театре, улыбаясь, говорит: « - Вы оба ненормальные, делайте что хотите». И Гриша поехал.
Думал ли он тогда, мог ли себе представить, что потом, спустя всего несколько лет, эта сцена в Доме Актера, станет местом, где будет определена его театральная судьба.
В то студенческое время, в те годы, верхом «шика» в одежде были джинсы. Мы с Гришей были «шмотошниками», я старалась привить ему вкус в одежде. Это было трудно, так - как, будучи по гороскопу «петухом», многое петушиное оставалось почти всегда. Но джинсы - это было сверх мечтаний. Помню, как папа Гриши собирается в составе делегации от Азербайджана в Италию, в Неаполь - побратим Баку. Перед отъездом состоялся очень «серьезный» разговор. Я говорю Ефиму Григорьевичу: « - Обязательно привези джинсы».
«- Какие джинсы, ты что, я при главном, времени абсолютно свободного нет, какие джинсы». Но мне нужны для Гриши джинсы и потому прямо повторяю: « - Ничего не привози вообще. Ничего не нужно, но джинсы обязательно». Недовольный, рассерженный моей несерьезностью наш папа уезжает. Ждем. Я почти уверена – привезет. Конечно. Кого - то попросил, кому - то поручил и привез. Из чемодана достаются фирменные, наверно надо повторить это слово, так оно было значимо тогда, фирменные джинсы. Затихаем. Идет примерка. Возглас восторга, годится, папа спасибо. Счастлива вся семья, включая конечно папу.
Бурчит нянька (Гриша студент филфака): «- Ну, какого шута говорил время не будить, только зря волновались». Кстати, на свадьбе в Москве, в ресторане «Баку» в танцующей паре сокурсников по ГИТИСу Ефим Григорьевич узнал переводчицу, которая сопровождала его в той итальянской поездке. Встреча произошла неожиданно для обоих, она его , конечно же узнала.
И еще хочу вспомнить. Ефим Григорьевич был уже очень болен, до конца оставалось, как потом оказалось, две недели, Гриша тогда работал у Аркадия Исааковича Райкина. Написал для театра пьесу. Аркадий Исаакович принял, ему понравилось. В связи с болезнью папы Гриша приехал в Баку, вечером прочел написанное, рассказал о планах, короче, поговорили. На другой день Ефим Григорьевич мне говорит: «- Ну, все нормально, за Гришу я спокоен, хорошая голова, все думает правильно».
Я ему говорю: «- Скажи ему это сам». Не сказал. Характер был такой. Гриша уехал. Через две недели вернулся, через три часа после приезда его отец скончался. Это был 1987 год февраль. Ефим Григорьевич не видел ни одного спектакля поставленного Гришей, даже на дипломный «Дневник обыкновенной девушки» в театре Маяковского не мог поехать. Уже болел.
Я за двоих наслаждалась репетициями, вместе с сыном в день премьер замирала от страха, принимала поздравления. Мне было жаль, что Ефим Григорьевич не знает какой у него сын. Но зато он не испытал безумного ужаса и полного опустошения после его потери
Интерес к театру был семейный. Нашими друзьями были артисты, музыканты, певцы. Мы дружили с режиссером театра Русской драмы М.Ашумовым и его очаровательной женой актрисой Р.Гинзбург, с первой балериной Азербайджана Г. Алмас-Заде, ее братом художником Э.Алмазовым и многими другими. В нашем доме в разные годы бывали
А.И.Райкин, кстати он не советовал Грише « идти путем театра», и говорил, что это безумный труд, огромная ответственность, что это нарушает навсегда покой. Бывали О.Н.Ефремов, в период съемок «Айболит 66» , В.Н.Плучек, во время гастролей театра Сатиры и др.
Примерно в 78 году летом, отдыхая, в Карловых Варах мы познакомились с Галиной Борисовной Волчек. Она, естественно, нас покорила и когда в сентябре театр «Современник» приехал в Баку на гастроли мы продолжили наше знакомство. Это был незабываемый праздник у всей семьи. Думаю, что вот тогда присутствие здесь, рядом , у себя дома Г.Волчек, М.Нееловой, И.Кваши, В.Гафта, К,Райкина и поставили окончательную точку в решении поступать в ГИТИС.
В то время Костя Райкин ставил в студии О.П.Табакова «Маугли» и они договорились, что Гриша напишет стихи к спектаклю. Помню, как по ночам по телефону, он диктовал их Косте. У меня сохранилось только одно.
Песня волчьей стаи
В час, когда
возвращается
зрение
к сове,
И мерцают,
словно угли,
Светляки
в почерневшей от ночи траве,
Мы проносимся вскачь
по бесшумной тропе,
Почти не касаясь земли!
Даже с тысщей лап
Одинокий - слаб,
Но лишь в стаю
сумел войти,
Враг захлопнет пасть,
Не посмев напасть,
Тот, кто в стае
тому
Не дадут пропасть,
Ведь бегущий сзади
Не даст упасть,
А передний - сбиться с пути!
Ты хитер и скор,
Твой оскал - остер,
Вот раздался хруст,
Толстой лапой – куст,
Уперевшись в грудь,
Преграждает путь,
Но - вперед и вкось-
Ты прорвешься сквозь!:
Наплевать,
что среди ветвей,
Ободравши бок,
Ты оставишь клок –
Станешь злей,
а шкура прочней!
Так, ища удач,
Мы несемся вскачь,
Зорче ястреба, тише змеи…
Животы пусты,
а кусты – густы,
Но со всеми – ты,
И с тобою- все,
По ночной росе
Мчишь во всей красе,
Сквозь тьму прорезаясь,
Едва лишь касаясь,
Почти
не касаясь
земли!
Стихи понравились О.П.Табакову и Гриша получил от него телеграмму с приглашением приехать. В эти же годы он показал мне стихи написанные, вероятно, в связи с чем - то, но я этого не знаю.
*********
Когда еще лишь с малой частью
Огромной жизни ты знаком,
Успех, любовь и даже счастье –
Все – заменяет мысль о том,
Что пусть успел пока ты мало,
Иль много плакал о пустом –
Все это только лишь началом
Того, что сбудется потом.
Все только начато всего лишь,
Но там, за чередою дней
Врагов простишь, грехи замолишь,
Добрее станешь и умней,
Там судьи очень беспристрастны,
Но склонны, все тебя хвалить,
Проблемы есть - но не опасны,
О них не стоит говорить.
Там каждый шаг тебе позволен,
И вход повсюду отворен,
Ты всем хорош и всем доволен
И, очень умиротворен!
Одетый в дивные наряды
Внимаешь пенью соловья,
И темноглазые наяды
Венки сплетают у ручья.
Как славно знать, что те, кто лживы
Там будут разоблачены,
А те, кто живы – будут живы,
Тобой от бед защищены…
И жизнь не здесь, а где - то возле.
Не перейден еще порог
И содержанье пьесы - после
А это так еще - пролог.
И еще:
Есть в душах наших
Пока сокрыты
Душевной силы
Свои лимиты.
Не может иней
К вискам пробраться
Нам жизнь терпимей
Когда нам двадцать.
«Она неверной
Была? Пустое!
Она, поверь мне,
Тебя не стоит».
Пусть жизнь на плечи
Кладет хоть тонны
Пока нам легче
И мы не стонем.
Любую рану
Рукой зажми ты,
Покуда рано
Не трать лимиты.
А жизнь ввсе мчится
В трудах и спорах –
Уже не тридцать,
Уже не сорок,
И стало падать
Нам все больнее,
И легче –
плакать,
Терпеть – труднее,
Слабей мы сами,
Сильнее стрессы
Все реже –
псалмы,
Все чаще –
мессы,
Тебя любили –
а ты не ведал,
А кто - то умер,
а кто – то предал.
И нервы толстым
канатом свиты –
Ну что ж!
используй
свои лимиты!
Казалось раньше –
убьет такое,
Такую рану
не сжать рукою…
Но ты – не гас,
не резал вены.
То спас
запас
неприкосновенный
Ты словно мечешься
в темной чаще
Где редки встречи
потери чаще
Назад
когда уж
пути закрыты
Ты щедро тратишь
свои лимиты,
В конце нужней они
чем в начале
И ты их тратишь
не замечая,
Не замечая,
как верных женщин,
Не замечая,
Что их –
все меньше…
Это было написано 24 октября 1974 года, ему исполнилось 17 лет. В этот же год он написал:
Спасибо тем, кто в молодости предал,
За то, что ими некогда сражен
Спасибо вам мечтам, какими бредил
За то, что оказались миражом
Спасибо тем, кого хотел любить
Не видел лжи, что в душах их таилась
За то, что запоздалую наивность
Они не разрешили сохранить
На тех, кто клеветал и лицемерил
Обиды я не затаю ни чуть,
Спасибо тем, кому я слишком верил,
За то, что пожелали обмануть.
Спасибо тем, кто, заставляя ждать,
Заране знал, что бесполезно это.
К ним, как и прежде нет иммунитета,
Но мне их стало легче узнавать
Спасибо всем кто волею причуд
Нас предавал с непостоянством ветра,
Пока жива была смешная вера
Что больше никогда не предадут.
Через три года к своему двадцатилетию он продолжил эти стихи. Но они уже были другими:
Спасибо тем, кто мог бы, но не предал
Я ошибался: и такие есть.
Вы те, кто мне врагом ни разу не был,
И говорите тосты мне теперь взглянуть.
Спасибо вам, кому я очень верил,
За то, что не желали обмануть.
Спасибо вам, что не сочли за труд
К предательству не подавать примера
И потому жива пока что вера,
Что так же и потом не предадут
В «театр» он играл всегда, с самого детства, во что –то наряжался, кого-то изображал, устраивал спектакли в семейные дни рождения.Актерами были сначала его двоюродная сестра и только начавший ходить ее братик, его нянька, конечно же. Позже, уже в студенческие годы он принимал активное участие в театре Аз.Ин.Нефтехима. Он играл одну из главных ролей и написал текст куплетов в спектакле «Пыль в глаза» Эжена Лабиша.
Но наступил день, который я ждала, которого очень боялась. « – Мама, ты обещала вернуться к разговору о ГИТИСе, вот диплом» и положил на стол вместе с дипломом несколько гвоздик. Если разрешу уехать учиться, то в Баку он не вернется. Меня успокаивали. Курс набирает М.О. Кнебель, конкурс огромный, он не поступит. Да и как я могла ему не разрешить, театр был его мечтой. Его папа считал, что Гриша должен себя пробовать, искать, он относился к этому спокойно. Я воспринимала все по другому. Это было мое, у меня забирали. Но у нас с Гришей были обязательства друг перед другом. Никогда не говорить неправды, всегда выполнять обещанное. И я разрешила. Он поступил, его приняла к себе на курс Мария Осиповна Кнебель. Со свойственным ему юмором он потом говорил: « - Между мной и Станиславским только М.О.Кнебель». Он был счастлив, значит, я должна была испытывать те же чувства. Самолет улетал на рассвете. Мы не ложились спать, говорили, говорили, он меня успокаивал, что ежедневные разговоры по телефону будут создавать «эффект присутствия». Началась его московская жизнь, которую я так боялась, а она принесла счастливых лет.
Первые годы учебы в ГИТИСе были не простыми. После дома стал жить один. Квартиру смогли снять в Матвеевской, так поступил нас «неожиданно», об общежитии не могло быть и речи. В чужой квартире было не уютно, жаловался, что этюды делает плохо, собой был недоволен. Бесконечно говорили по телефону, однажды во время нашего разговора в Баку было землетрясение. В этот вечер звонил несколько раз. Уже в Израиле мне рассказывала моя приятельница, что в то время, будучи в Москве в командировке на Центральном Телеграфе наблюдала как Гриша подробно долго что-то рассказывал. Ей стало интересно, с кем он говорит, оказалось с мамой. Да, обещанный, «эффект присутствия» был всегда.Помню, приехав на зимние каникулы, домой, привез кассету с записью первого капустника, о котором звонил, чтобы рассказать подробности сразу же, на другой день. Эта запись была сделана кем-то в Центральном Доме Актера 13 января 1983 года. Слушали всей семьей. Гришин комментарий: « - Это Горин, Горин, его голос, это свистит Табаков». Мы: « - Почему свистит?» Он: « - Ему нравится, ему весело». Это было начало его «капустной карьеры».
А вот, что он сам говорил об этом вечере: « – Тот капустник в ВТО был обычным, нормальным. Я писал гораздо лучше, когда меньше трясся. Но тут я очень волновался: еще бы смотреть мое творение собралась вся отечественная культура в полном составе. Успех предприятия превзошел все ожидания. Это был настоящий триумф. После окончания действа я покидал поле битвы как истинный герой.
И, вдруг, встречаю двух людей, которые, как выяснилось, ждали именно меня. Это были Григорий Горин и Марк Захаров. После некоторой комплиментарной части Марк Анатольевич посоветовал мне сделать театр – кабаре «Летучая мышь». Поначалу эта идея мне очень не понравилась – ведь я собирался стать серьезным режиссером, ставить серьезные спектакли. У Захарова хватило терпения шесть лет мне тоже самое при встрече повторять».
В марте этого же года Гриша женился. Его жена Любовь Шапиро так вспоминает то время в интервью обозревателю «М – Э».
«- Мы впервые увидели друг друга не в аудитории даже, а в здании, где сегодня наш театр. На ретро – балу надували воздушные шарики. Потом в институте я к Грише присмотрелась и решила, что этот мальчик мне нравится, что мог бы стать и моим мужем. Он, правда, долго считал иначе. Года полтора я за ним ухаживала. Каждый большой перерыв между занятиями прибегала на третий этаж, где он учился, затевала разговоры. Он то наивный, думал, что это все случайно. Да не тут – то было! Затащила его в гости к моему старшему брату. У брата был видеомагнитофон – большая по тем временам редкость. Ну и стали встречаться без всяких случайностей».
Да, все это было так, но мне хотелось бы продолжить. Семья брата, Д.Ю.Барщевского, была для Гриши тогда невероятно приятным сюрпризом. Сначала он познакомился с тещей – Лидией Михайловной Виоленой. Она родилась в Санкт – Петербурге, первом, дореволюционном. Необычайно мягкая, интеллигентная, в самом высоком понимании, безмерно справедливая, всем все прощающая. Даже внешне она была особенная: высокая, хрупкая, красивая. И вот этот человек, трудно поверить, как «жена врага народа», отбывала «наказание» а сталинских лагерях четыре года. Чтобы выжить и сохранить человеческое достоинство работала трактористом. Услышав это впервые я никак не могла сопоставить то что видела перед собой и, то что она мне рассказывала.
Лидия Михайловна и Гриша понравились друг другу сразу и навсегда. Много шуток было сказано в свое время, что женился – то Гриша из – за Лидии Михайловны. А брат Дима и его жена Наташа (это было двадцать лет тому назад) были уже в то время авторами нескольких фильмов. «Жизнь и любовь А.Блока» неоднократно показывало телевидение, и мы видели эту картину еще до знакомства,
Другой фильм «Две главы из семейной хроники» привозили в Баку. Мы смотрели его в Доме кино в дни «бакинской свадьбы» Гриши и Любы, через два месяца после первой – «московской». В семье было еще двое замечательных детей. Со старшим Антоном Гриша играл в «железную дорогу», уютно, расположившись на полу, а младшая Даша поражала всех своей недетской обязательностью и рассуждениями абсолютно взрослого человека в свои шесть. Вот в такую семью брата «затащила» Люба Гришу, а видеомагнитофон там действительно был.
Мне рассказывал Гриша что как-то они шли с Любой по бульвару, повздорили, и он прибавив шаг растворился в темноте. Вдруг он услышал истошный крик: «Гри-ша». Он решил, что так нужен он ни кому не будет, и женился. Когда у него появилась своя квартира он сказал мне «- Мы будем менять две на одну и жить вместе с тещей» Я спросила « - ты это действительно хочешь?». Он мне ответил «- Понимаешь, сегодня мы нужны ей, я должен поступить, так как если бы речь шла о тебе». У них были замечательные отношения, рано утром, в любую погоду, она ходила в булочную за свежим серым хлебом для Гриши, а в свободное их можно было найти в кухне, где сидя друг перед другом, они обсуждали какое либо литературное произведение. К сожалению, она рано ушла из жизни.
Когда Гриша женился, они были студентами. В одном из интервью он рассказывал: « - Мы учились в ГИТИСе, я на режиссерском, Люба на театроведческом. Каждый год ездили к моим родителям в Баку. И вот там-то, когда однажды мы стояли на балконе и любовались азербайджанским пейзажем, возник вопрос, который обычно творческий человек задает себе сам. Меня же спросила жена: - Ты вообще-то представляешь, какого типа театр ты хочешь создать. Пришлось задуматься. Перед женщиной, которая рядом с тобой, всегда находишься в некоем долгу. Долг в разных семьях разный. У нас - творческий. И вот я учился, работал в разных театрах, пытался сотрудничать с другими режиссерами. Большей частью не получалось. Люба поддерживала, помогала и периодически спрашивала: - Что же ты по настоящему хочешь? И однажды явилось озарение - свой театр! Я вышел из дома и отправился воевать за идею. Я оптимист. Это у нас семейное. Кода начинаю из-за чего - нибудь дергаться, Люба внушает мне: все будет хорошо. Заставляет меня так думать. Так и живем постоянно друг – друга, уговаривая, что все замечательно».
Отношения у меня с Гришенькой всегда были хорошими, но, конечно же, после его переезда в Москву они менялись. Разговоры по телефону не восполняли постоянного общения. Он взрослел, потом появилась жена. Сыном был он обязательным, но не сентиментальным, обсуждать нарастающий ком проблем было с кем. Я считала это нормальным, хоть и было грустно расставаться со своим местом под своим солнцем. Кода же я приезжала в Москву, меня тут – же вводили в курс всего, что происходит вокруг. Так было всегда. Когда Гришенька был совсем меленьким, я прочла у А. Моруа, что последний мужчина, которому женщине хочется нравиться - это ее взрослый сын. Посмотрела я на свою кроху и подумала, что же должно произойти, чтобы стало мне это понятно.
…Просто должна пройти жизнь со всеми ее радостями и горестями. Несколько десятилетий спустя мне рассказывала жена Гриши, что, встречая меня в аэропорту, я тогда уже жила, какую – ту часть года в Израиле, он внимательно всматривался поверх голов, стараясь разглядеть раньше, он боялся увидеть меня состарившейся. Что по возрасту уже полагалось. А не виделись мы от четырех до шести месяцев не более. Мне было это лестно. И тогда я поняла, что и я очень «стараюсь» перед полетом. И одеваюсь в путь, как на премьеру, выбирая то, в чем я выше, худее, моложе. Да, Моруа был прав.
Память ворошит, какие – то отдельные картинки.
Помню еще старое здание. Узкая, длинная комната, по стенам диваны, кресла, в конце большое окно на улицу Горького, кажется кремового цвета занавес. Дым, все курят. Эта комната молодежной секции Дома Актера, К ее хозяйке Люсе Черновской привел Гришу приятель Женя Каменкович. Там шла своя бурная жизнь, создавались капустники, обсуждались проблемы. Из тех лет помню: Лену Бушуеву, Нину и Женю Дворжецких, Наташу Трихлеб, Марину Голуб, Илзу Лиепе и других.
После одного из первых капустников, а может быть, и первого спрашиваю М.О. Кнебель, которую привезли посмотреть выступления: вы не сердитесь на Гришу, за все это так как он был еще и автор. Она, смеясь, мне ответила: - Нет, нет, это весело, да и пар должен выходить.
С Люсей Черновской связано многое, все годы видела ее в театре «Летучая Мышь», и на премьерах, и в дни рождения театра с цветами, гостями, друзьями.
Помню экзамены в ГИТИСе, но они не впечатляли, что – то было мне не очень понятно, нужно ли это все. Но у меня не спрашивали, это была жизнь, куда он рвался и где ему нужно было быть. Затем дипломный спектакль в театре Маяковского «Дневник обыкновенной девушки». Сначала была невероятная радость, ставить дипломный спектакль в Москве да еще в таком театре. Он шел на красный диплом, все было хорошо, просмотр состоялся, я приезжала, конечно, м видела его. Но радость была не долгой. По причине, которая сегодня не имеет значения, Андрей Александрович Гончаров закрыл спектакль, и было это в день похорон М.О.Кнебель.
Я помню этот день. Перед входом в ГИТИС очень много людей, известные лица, студенты. Подходит Гриша ко мне и говорит: ко всему этому, разводит рукой, еще и спектакль закрыли, диплом лопнул. Как? Почему? Есть причины, потом расскажу. Год был без диплома, Потом все восстановилось. А еще было пять закрытых спектаклей в разных театрах по разным причинам. И все подряд. Потом, когда я увидела по телевизору трансляцию вечера по случаю юбилея М.А. Эскиной, когда на сцену к Грише слева и справа выбегали: Юра Васильев, Дима Песцов. Игорь Верник с мобильными телефонами со словами «Позвони мне, позвони», я знала искренность и важность написанных слов, для меня это не было удачной находкой. Это было все и очень всерьез.
Не раз я слышала от Гриши о М.А.Эскиной. Знаю, как ходил к ней в театр на Таганку еще совсем чужой и незнакомый. Почему к ней? Может быть, уже тогда чувствовал, что этот человек будет очень главным, очень близким, очень важным в его жизни. На всех премьерах – в зале, на всех вечерах на сцене. Пела, танцевала, доставляя огромное удовольствие и беспредельную радость, что поддерживает, что рядом. Ведь присутствие Маргариты Александровны поднимало все происходящее на другой уровень.
А Дом Актера был его любимым домом, он знал, что он там «свой» и ужасно гордился. Для меня теперь этот Дом в Москве родной и туда прихожу с трепетом, где висят фотографии моего сына, где его любят, и помнят.
В мае 1989 года состоялась премьера «Чтение новой пьесы» в Театре - Кабаре « Летучая Мышь». Театр начал свою вторую жизнь. Спектакль мне казался очень интересным ходом - переходом от той легендарной «Летучей Мыши» Н.Балиева к этому пока еще «летучему мышонку», но очень нежному и пронзительному. Помню всех первых исполнителей: Наташу Трихлеб, Сашу Резалина, Игоря Угольникова, Елену Мольченко, Инну Агееву, ВитюКостромина и др. и, конечно же преданного театру и Грише музыкального руководителя Романа Берченко. Этот спектакль шел многие годы. Когда Гриша считал, что пора его снимать с репертуара, и он перестал появляться в афишах, зрители просили восстановить. Он был первым и любимым. В нем было что-то одновременно и мистическое – прошлое, так казалось и сегодняшнее, абсурдное.
Конечно, мне нравились все спектакли, независимо от их достоинств или недостатков. Все артисты были любимыми, если кто-то из театра уходил и приходили другие – то через короткое время и они становились любимыми. Это был театр-дом, в котором актеры дети. Гриша очень любил своих артистов. Он старался, чтобы их труд был хорошо оплачен, ему было важно, чтобы они все жили достойно. Но он мог быть и жестким, требовательным. Вообще тема человеческого достоинства была его главной темой, и говорил он об этом в каждом спектакле.
Я бывала, конечно же, на всех премьерах, каждый спектакль смотрела бесчисленное множество раз. Всегда приезжала на традиционный праздник 13 Марта в день рождения театра. Как это было весело, остроумно, потрясающе красиво. Гриша был человек очень благодарный, всегда вспоминал в этот вечер всех, кто помогал создавать театр, создавать спектакли. А какой блеск в глазах, какая радость, какое счастье, когда смотрел в зал. Всегда спрашивал потом: -Мама ты видела кто был в зале, кто пришел? Да , я видела, я вместе с ним была рада, что друзьями его театра были М.А.Эскина, С.Немоляева, А.Вайнер, Г.Горин, А.Зайцев и многие другие замечательные люди. У него все получилось, сбылась его детская мечта. Он всегда говорил: - Какое счастье когда твоя работа и твои игрушки совпадают. Одна из приятельниц Гриши сказала мне, что он умел «вкусно» жить. Да это правда. Он любил все и много. Ему хотелось той славы, о которой говорил в спектакле «Я степую по Москве», хотелось всегда много зрителей в зале. После самого первого спектакля, о котором я уже вспоминала «Пыль в глаза» Э.Лабиша в студенческом театре он мне пробурчал:- Было мало народу. –Как мало ни одного свободного кресла.
– Да, но в проходе не стояли. Надо было видеть сегодняшними глазами тот спектакль, но претензии и размах на «максимум» были с самого начала. Когда «Чтение новой пьесы» собирало полный зал и в
«проходах» стояли, я думала хорошо, что зал на триста человек, а еще пятьдесят для прохода. Я сама однажды пришла в театр на спектакль «Сто лет кабаре» не предупредив. Не было ни одного места в зале, ни одного стула свободного нигде в театре. Я простояла у колоны весь спектакль, и была счастлива. Когда об этом сказали Грише, после спектакля он был смущен и спросил: - Что не могли найти один стул? Но я его успокоила, сказав, что согласно всю оставшеюся жизнь свою на его спектаклях стоять у стеночки оттого, что нет ни одного свободно места.
А на «Великой иллюзии», где мест уже было не триста, а в три раза больше, если не ошибаюсь, так же были заняты все места и белели пластмассовые кресла. И так на всех спектаклях. Гриша был человек большой и доброй души. Когда у него появилась возможность, он старался не обойти живущих рядом. Легко одалживал деньги тому, кто просил, никогда не помнил, кому и сколько, бывал крайне удивлен, когда возвращали, говорил « - Ничего не помню. Как нашел».
Могли и не вернуть, он все равно ничего не помнил. Это было не существенно, отдадут, не отдадут. В театре не брал себе зарплату, все берег деньги для артистов, для нужд театра. Зарабатывал себе в другом месте. Всем доверял, его обманывали, пользуясь этим, он не верил, что его могут обмануть. Так и остался доверчивым ребенком, большим взрослым ребенком во многом. Об этом вспоминают и его артисты.
В публикации журналиста Ольги Фукс я прочла слова, сказанные Виктором Славкиным о том, что Гриша в «Старой квартире» часто задавал довольно неудобные вопросы. Но при этом не сталкивал людей. Как человек театральный он понимал, что существует несколько правд.
Он понимал это очень давно. Грише было 18 лет, когда он написал:
Как славно бы и счастливо тянулись наши дни
Как все вопросы стали бы несложны,
Когда одно решение имели бы они,
А все другие были б явно ложны.
Тогда все ясно было бы, кто зол, а кто добрей,
Кто мил, а кто напротив ненавистен.
Пока же, вместо этого, как между двух огней
Мы мечемся меж двух полярных истин.
Вон тот был мудр, пред силой он разумно отступил,
А этот пал напрасно с ней померясь,
Вот этот в вере тверд, а этот взял и отступил,
И истину искал, впадая в ересь!
Как рассудить их, если каждый, несомненно, прав?
Что сыну говорить, когда он спросит?
Ведь есть на свете правда и растущих к небу трав
И правда тех, кто эти травы косит.
Есть правда молчаливых и насильственно немых,
И та, что убивают в говорильнях,
Трагичны отношенья правды мертвых и живых,
А, правда слабых чище правды сильных,
Есть правда для себя и та, что только на парад,
И та, что произносим мы, краснея,
И каждый выбирает наилучшую из правд
Один удобней, а другой честнее
Многое можно вспомнить об этих годах в театре: о создании спектаклей, фильмов, капустников, о людях помогавших это
осуществить о неудачах и победах, о друзьях, о друзьях театра и недругах, и о том, прожиты эти годы. Но говорить об этом должна не я…
Своим главным спектаклем Гриша считал «Вам позволено переиграть», по Фришу. Это была его любимая режиссерская работа со специально, для спектакля написанными стихами и музыкой А.Кортневым. Эта тема будоражила его со студенческих лет. Почему? Трудно мне говорить об этом спектакле, странно переплелось все на сцене и в его жизни. Помню, как после премьеры М.А.Эскина входя в его кабинет, сказала: - Гриша, я к такой трактовке не готова». За ней вошла Саша, дочь Маргариты Александровны со словами: « - Здорово, молодец!», но в этот промежуток времени он повернулся ко мне, я стояла рядом, и грустно шепнул «Маргоше не понравилось».
24 октября 1997 года праздновали сорокалетие Гриши. Друзья говорили – сорок, лет не празднуют. Нельзя. Что значит нельзя, Если по какому - то высшему понятию это нельзя, возможно нельзя еще многое другое, о чем мы все не знаем, потому совершаем. А сколько всякого позволяют себе люди, что нельзя по общеловеческим понятиям. Но если учесть, что Гриша праздновал все что можно, а уж дни рождения театра, дни рождения в семье, это было обязательным, то не отметить этот день было бы просто странным. Тем не менее, до или после, уже не помню, поговорил на эту тему с Григорием Израилевичем Гориным.
И Горин ему сказал, что знает много людей, которые праздновалисвоесорокалетие, и прекрасно живут и поныне, однако, поздравляя цифру, не назвал. Из суеверия, наверное, и праздник состоялся.
Отношения между Гришей и Григорием Израилевичем были интересными и невероятно уважительными, Для Гриши это было вершиной признания.
В июне 2000 года я летела в Москву, я хотела просить у Григория Израилевича совета относительно задуманной мной книжке воспоминаний. Нужно ли это делать, можно ли мне. Вечером, накануне вылета, я узнала из сообщения по телевидению, что Григория Израилевича не стало. На утро в театре Ленком я присутствовала на панихиде. Прошло всего семь месяцев после ухода из жизни моего сына. Какое то странное чувство, похожее, на что - то мистическое мучило меня. Я позволяла себе думать, что они там опять вместе, и тем самым облегчала себе чуть - чуть душу.
В день празднования, в «семейной» газете Дома Актера было опубликовано поздравление Григория Горина. Позволю себе переписать его целиком.
«Летучий Гурвич».
«К Грише Гурвичу я испытываю сложнейшее чувство: смесь строгой отцовской любви, братской гордости и сыновнего восхищения.
Отцовские чувства возникли давно, еще на первых капустниках Дома Актера. Тут я смело давал ему советы и замечания, которым он благоговейно внимал.
Затем, с первыми спектаклями «Летучей мыши» возникла гордость за наш жанр, за маленький веселый музыкальный театр, о котором я давно мечтал, а другой человек создал. И поскольку этот человек тоже - Гриша, мне казалось, что, и я имею законное право, гордится успехами…
Сыновнее восхищение возникло в последние годы, когда Гурвич начал подавлять меня и всех других своей эрудицией, дерзкими идеями и независимыми суждениями.
Несмотря на то, что я старше его по паспорту, он (очевидно, по Высочайшему Промыслу) принадлежит к нашим древнейшим мудрецам, которым неизвестно, сколько лет и перед которыми мы, все остальные люди – малые дети…
По древнему еврейскому календарю сейчас на Земле – 5758 –ой год
От Сотворения Мира. Сколько из этих лет лично прожитыми для себя считает Григорий Гурвич - не знаю. На всякий случай, поздравляю его на весь прошедший и предстоящий срок».
Возвращаясь ко дню Гришиного юбилея, хотелось бы, низко поклонится всем, кто его создавал, всем, всем. Хотелось бы назвать поименно тех, кто был на сцене и тех. кто был в зале. Все, кто ему еще в детстве, когда - либо снился, все доставлял радость своим присутствием, на спектаклях все его любимые люди были в этот день с ним. Какую радость они ему подарили, какую гордость он испытал, что они пришли.
Все это было в Гнездниковском переулке, в родном театре «Летучей мыши», где даже стены были своими, наследственными. Но хотелось большой сцены, много актеров.
Представилась и такая возможность: большая сцена театра Киноактера, спектакль «Великая иллюзия» с плывущим по сцене настоящим большим пароходом, со своим оркестром, актерами, балетом. Ярко, красочно, волшебно. Великая иллюзия того, что все впереди.
В марте 1999 года звонок из Москвы: «Мама, ты, что не едешь на юбилей театра? Немедленно вылетай». Театру исполнилось десять лет. Никто не предполагал, что это был последний его праздник. Через год, без своего создателя и художественного руководителя театр отмечал свое одиннадцатилетие. Я была в зале.
Журналист Марина Райкина писала об этом вечере так: «Друг Гриши Гурвича – питерский режиссер Андрей Максимков собрал «Из России с любовью» с большим уважением к традициям труппы и огромным тактом к памяти Гурвича. Представление пролетело на скорости красиво и изящно. И чем веселее оно выглядело, тем больше душили слезы тех, кто собрался в зале. Портрет главного бэтмена Гриши так ни разу не появился на сцене, но острее чувствовалась боль от его потери».
В декабре этого же гола я провела не забываемый вечер с друзьями – актерами театра «Летучая мышь» в чудесном кафе в Камергерском переулке напротив МХАТа. Мы говорили о Грише, о будущем театра, которое никто не видел в сложившейся ситуации, о путях выхода из нее, но ни к чему утешительному не пришли и лишь надежда что может, все-таки еще что-нибудь случиться, заставила нас улыбнуться сквозь слезы, прощаясь.
Уже за полночь, когда мы вышли на улицу, меня поразила нереальность окружающей картины. Светло. Глубокий пушистый снег. Тепло. Падают крупные снежинки. Все сразу вспомнили ,как на этом месте проходили съемки фильма «Новогодняя ночь в Камергерском». Это было всего три года тому назад. Ничто не предвещало трагедии, было счастье, восторг, осуществление мечты. Не хотелось расставаться, мне подарили темно - красные розы. На фоне белого снега, которым было покрыто все вокруг, они смотрелись неправдоподобно и несправедливо живыми. В Израиле эти розы называют черными, но я не хотела расстраивать ребят и мы расстались, обещая друг другу встретиться.
И еще. Теперь уже давно, в Доме Актера, еще старом, М.А.Эскина проводила вечер встречи с М.В.Мироновой и хотела, чтобы Гриша вел беседу. Это было вскоре после смерти Андрея и было трудно начать разговор, Он решил сначала спросить Марию Владимировну: «Чем жить, когда нечем жить?» Он понимал, что когда уходит из жизни сын матери жить нечем. Я в том разговоре сказала «не жить». Он меня обнял и сказал «Но иногда приходится». С чувством невероятного ужаса вспоминаю тот разговор. Время остановилось, но пока я жива, пока есть люди, с которыми я могу говорить и вспоминать, жива память о моем сыне Григорие Гурвиче.
|
|
|
