| |
Мне всегда хотелось погладить его по голове
У меня сохранились две фотографии: на первой — я, Гриша, Люба и Ира Зайцева стоим все вместе, на второй мы с Ирой расписываемся в качестве свидетелей. Обе фотографии были сделаны в середине 80-х годов на свадьбе Гриши и Любы.
Я был студентом третьего или четвертого курса режиссерского факультета ГИТИСа, учился у Гончарова и все у меня было хорошо, когда в институте состоялся один из самых прекрасных студенческих праздников «Знакомьтесь, первый курс». Это всегда проходило интересно. В ГИТИСе огромное количество факультетов и на каждом — свой первый курс. Как правило, их представления были отчасти беспомощными, отчасти — чисто студенческими. И вдруг выходит молодой толстячок и выводит «кнебелей» — курс Марии Осиповны Кнебель. Обычно, на таких вечерах в зале царит шум, выступающие и зрители говорят одновременно. Но этот человек как-то устанавливает контакт с залом, железно держит его и я понимаю, что он хорошо разбирается в «капусте».
Много позже, я задумался, что же в нем так восхищало. Мне казалось, что я физически чувствую, как у него под черепной коробкой шевелятся мозги. И мне всегда хотелось погладить его по голове и ощутить, как они там крутятся. Бесспорно, он был очень умным человеком, с которым всегда было интересно, не просто остроумным, мало ли остроумных, Я восхищался его мозгами. Временами мне казалось, что он знает все. Наверное, это было не так, а может и так.
В первую секунду, как только я его увидел, я понял, что этот парень вырос из КВНа, который дал очень мощный пласт нашей культуре. Явно этот первокурсник был профессионалом. Не помню, про что был тот капустник, кажется, Гришина команда даже получила какой-то приз.
Сам не понимаю почему, но после вечера я подошел к нему, представился, мы познакомились, я взял за руку и мы поехали к Юре Соколову, ныне заслуженному артисту театра Маяковского, продолжать праздник. Спустя много лет, Гриша говорил, что ему было жутко приятно, что такой, не самый последний старшекурсник, подошел к нему. Мы сидели у Юры, пели песни. Меня тогда поразило, что первокурсник Гриша не смотрел нам в рот, а равноправно участвовал в беседе. Думаю, что это был мой хороший поступок по отношению к Грише.
Был еще и второй. Перед Новым годом я отвел его в Дом актера к Люсе Черновской. Роль этой женщины в наших судьбах очень важна. Сколько людей перезнакомились, благодаря ей. Я представил ей первокурсника и сказал: «Люся, ты всегда мучаешься с Новыми годами, паникуешь, кто будет делать капустник. Вот, возьми этого человека». Гриша как-то так сразу взялся за дело и стал делать свои замечательные вечера в Доме актера.
Потом у меня был и третий хороший поступок. Все, кто учились у Гончарова, в том числе и я, имели отношение к театру Маяковского. В то время там ставили какой-то мюзикл. Как обычно, у Андрея Александровича менялось по десять композиторов, художников, поэтов. Я уже хорошо тогда знал Гришу и, понимал, что он может многое, и стихи написать для него не проблема. Я отвел его в театр, и он начал писать тексты для музыкальных номеров. У Андрея Александровича постоянно все менялось: сегодня требовалось одно, завтра — другое. Гриша с необыкновенной легкостью переписывал свои тексты.
Поначалу мне казалось, что он может писать только легкие искрометные стихи. Но иногда среди общего застолья он вдруг мог прочитать Любе такие стихи, что все плакали. Каждый переводил на себя и свою любовь.
В институте у него была фантастическая работа по Зощенко. Он сам написал для нее зонги и сам играл, причем с огромным упоением. Жалко, что ее показали только один раз и в маленькой аудитории. Я уговариваю его педагогов восстановить этот спектакль.
В памяти возникает и то, как мы играли в футбол. Я не думал, что Гриша может двигаться, но он отчаянно это делал.
Потом появилась Люба и я удостоился чести быть свидетелем Гриши на их свадьбе. По такому случаю я даже надел галстук, хотя не ношу их никогда.
Мне очень нравились наши застолья. Часто студенческие застолья— это просто попойки, но с Гриней всегда был какой-то замечательный треп, какие-то поразительные игры ума. Конечно, он был в числе первых. Я часто дразнил его, называл Артом Бухвальдом — был такой знаменитый американский фельетонист.
Еще одно воспоминание: Гриша про капустники знал все, он совершенствовался в этом деле, через его капустники прошло полтеатральной Москвы. Многие стали теперь настоящими звездами. Но я почему -то больше всего ждал интеллектуальные игры, какие мог проводить только Гриша. Например, кто последний назовет персонажа из «Трех мушкетеров», или из «Двенадцати стульев», или из «Золотого теленка» — тот выиграет. Но он ведь действительно знал всех персонажей.
Потом мы позаканчивали институт. Помню странный замечательный дебют Гришиного дипломного спектакля в филиале театра Маяковского. Тогда он одним из первых пригласил балетмейстером Аллу Сигалову. Вокруг него как-то всегда были хорошие, умные, талантливые люди. Жизнь разметала нас. Хотя мы и жили в одном городе, но виделись только на премьерах, его и моих. И всегда встречались как старые друзья.
Когда мне сказали о его болезни, я даже не поверил. Он никогда ни на что не жаловался. Мне казалось, что Люба так опекает Гришу, что он не может заболеть, она не позволит. Был такой случай: в Доме актера что-то репетировали. Гриня за что-то цепляется и падает.
Любаня, уже не маленькая девочка, вскакивает, пулей перелетает к нему по воздуху и поднимает его.
Он сумел найти никем незанятую нишу. Мне нравилось, что он не растворился в других театрах, как большинство из нас. В создании театра он не был ни на кого похож. В его спектаклях, которые блистательно принимала публика, даже режиссерские ошибки были продолжением его достоинств. По ходу спектакля он умудрялся читать зрителям лекцию о мюзикле. Театр — такое эфемерное искусство. Оно умирает на следующий день после спектакля, но свое влияние все-таки оказывает. То, что знал и умел Гриша, было основано не только на таланте, но еще и на хорошем образовании, которое он получил у себя в Баку, и на том, что ему дали его красивые и умные родители.
Я очень хочу, чтобы искусство Гриши не умерло вместе с ним, хотя плохо представляю, как это может быть. Его уход трагичен еще и потому, что он был только в начале пути. От попурри он шел к чему-то новому. Может быть, он изобрел бы какой-то свой музыкальный жанр или восстановил бы русский водевиль, или написал бы что-то сам. В своем последнем спектакле Гриша собрал в одну компанию больших и красивых ребят, которые могут делать, что угодно. Он нашел бы что-нибудь свое оригинальное и «Летучая мышь» полетела бы высоко.
Евгений Каменькович
|
|
|
