| |
Живым и только -до конца
...А еще Грише нравилось, как я его копирую — изображая, как поправляет он очки и еще чаще моргает, его походку — в цейтноте почти что чаплинскую...
...Я себя под Гурвичем чищу —
слава Богу, раз в год, а не чаще...
Ежегодный мартовский день рождения «Летучей мыши» — о, это было нечто уникальное, как и многое, что связано с Гришей... Какая же это была — при всей нелюбви к данному термину - тусовка особая, и какая атмосфера в кабаре на Гнездниковском, где выступить в такой вечер было не только для меня подарком и шансом предстать перед самыми приятными людьми Москвы - зал-то был даже не просто полон, а инкрустирован. Предвкушая праздник 96-го, я понял, что появиться на сцене просто со стихами уже не могу — надо было придумать нечто. И я подготовил почти с колес номер: некто, старик в шляпе и в бороде приходит наниматься— пробоваться в театр и прилежно показывает, как на первом туре в театральном, басню, прозу, этюд... («38 снайперов» во втором — после Ельцина — исполнении).
Кассету с записью нашего с Гришей спарринг— дуэта, переписанную у Наташи Трихлеб, храню как одну из самых дорогих и просматриваю — сегодня, конечно, уже иначе. Вот Гриша с таким естественным режиссерским раздражением говорит, как бы обрывая, «Спасибо, достаточно!» — это после каждого одностишия(!), как мы и договаривались... А вот — импровиз: когда мой персонаж заявил, что претендует на роль секс-символа, главреж отпарировал влет: «В нашем театре я - секс-символ! ..» — и был практически прав.
Что до символики, то уже тогда у нас расплодили изрядное количество культовых и знаковых фигур. Куда ни придешь — две-три знаковые, одна культовая, а то и сакральная, — уже здесь и успешно фигурируют, раз уж назначены. А Григорий Гурвич при всей своей отдельности и авторитете был «живым, живым и только». И все же - чем и кем он для меня остался, так сказать, воплощеньем чего?.. «Я умираю, но об этом — позже...»
И я вспоминаю, «амаркорд»... Круиз «Зодиака» и «Кинотавр», и фестиваль «Хрустальный Дельфин» — наш 93-й год, наши маленькие ночные серенады и шедевры общения, которые мы все же успели с ним нечаянно создать.
Лексика спецслужб — кладезь экспрессии и образности. Есть, например, у них такое выражение «инициативно выйти на контакт». Когда-то Гриша, создавая в Москве свое кабаре, нашел моего старшего брата художника и дрессировщика Леонида Пухова и приехал к нему знакомиться на предмет возможного участия его обезьян в шоу открытия... Когда-то, побывав на «Я стэпую по Москве», я пришел за кулисы с ворохом стихов, еще не попавших в переплет.
Прекрасно наказуемы наши инициативы.
Как-то на сочинском кинофестивале, нас с Гришей не оказалось в числе приглашенных на один раут, и мы решили закатить свой пир горой. И Гриша вдруг сказал: «Но я-то от этого дешевле не стану», — и это прозвучало вдруг как откровение, и все сразу поставило на свои места.
На очередном дне рождения «Летучей мыши», приуготовясь благосклонно принимать поздравления и капустники, Гриша мягко предупредил: «Только учтите, рифму «Гриши — мыши» я где-то уже слышал...». По ассоциации с этой высокобанальной и неизбежной судьбинной рифмой я понимаю, что в книге воспоминаний о Григории Гурвиче все коснутся одних и тех же граней этой блистательной личности — скажут о его талантах — не только режиссера, но и актера, шоумена, драматурга, поэта (что подтверждаю)... Был он потрясающий оратор-импровизатор ( не забыть, как его экспромт-спич на вечере «Спортсценический синдром» в Доме актера — о том, как и почему интеллигенты издревле тянутся к спортсменам-силовикам, - потряс всех, и особенно, боксеров). Но все же. все же, возвращаясь к заданному себе выше вопросу... Что есть его доминанта?., Для меня Григорий Гурвич остался воплощением Собственного Достоинства. Речь не о гордыне, но об отваге и умении быть собой и никем более. И это Дар - всегда находить свои слова и совершать свои поступки. Тот самый талант мгновенной реакции импровизатора помогал ему находить единственно верные слова . А неумение — в отличие от иных — быть импровизатором в области этики позволяло принимать решения, за которые не стыдно, создавая шедевры человеческого поведения.
В последние два года мы с Гришей полемизировали и пикировались пожалуй, больше чем нужно, порой на грани фола, ссоры. Происходило это и на традиционных днях рождения Михаила Дегтяря, и даже на записи «Старой квартиры» ( с последующим телефонным разбором полетов и поэтов и уточнением и по Далю, и по жизни значения глагола «подвизаться»). У нас бывали приступы дружбы и — периоды необщения «здравствуй-здравствуй». К сожалению, развела нас на время и житейская режиссура Любы. И все же, слава Богу, мы успели примириться, и обняться на том последнем юбилее театра в марте 99-го. Ту ночь я запомнил еще и потому, что чуть не погиб на обратном пути, на мгновение заснув за рулем — наверное, мать со своей нынешней высоты спасла меня.
А в ноябре уже совсем другое авто мчало нас с Борей Львовичем на концерт в Калугу. Остановили машину, купили коньяка, решили выпить за Гришино выздоровление. «За друзей хотелось бы чокаясь...» — сказал вдруг я — и Львович предложил запомнить этот экспромт. А из Калуги мы возвращались с Борей в разных машинах. Его доехала раньше. И когда я попал домой, то услышал на ответчике его голос: «У нас такая беда и обида...» Сколько ни цитировали эти стихи Пастернака, пусть прозвучит, как впервые, и о Грише, который смог и сумел «ни единой долькой не отступаться от лица, но быть живым, живым и только, живым и только — до конца».
Владимир Вишневский
|
|
|
