Письмо в бесконечность
Здравствуй, душенька Гриша!
Я пишу «здравствуй», потому что уверен в существовании души, а душа должна быть весела и здорова. Я пишу «душенька» /см. выше), сожалею, что наше приятельство не успело перерасти в дружбу. Однако, уверен, что ты, как и я ощущал важнейшее — родство душ. Оно зиждилось на охоте и умении веселить людей, страсти к театру и книгам.
Главное, на страннейшем занятии — делании капустников. Это занятие вопреки распространенному мнению о легкости и вторичности сказанного жанра, требует в первую очередь наличия души. Речь, разумеется, идет о хорошем капустнике. Ты умел их делать.
Для меня, признаюсь, чуть ли не существеннее то, что ты умел их смотреть. Потеря таких зрителей как ты и твой прославленный тезка* бесконечно грустна. Всего-то двух. Но вы двое ценнее аншлага «Олимпийского».
Жива и твоя «Старая квартира». Там, где ты блистательно справлялся один, теперь когорта мастеров-ведущих.
В «Летучую мышь» не хожу, летает и слава Богу. У маленького театра маленькая инерция. Боюсь, что без тебя рукокрылой летать недолго.
Продолжаю ездить на «Веселую козу». И здесь тебя не хватает. И в зале, и на обсуждении в жюри, и за гуляющим столом.
Ах, Гриша, внимательный и реактивный собеседник, не лезущий за словом в карман. Что ему там делать — слову? Место его в сердце и в голове. И фигушек у нас в карманах не водится.
Ради невнятной свободы говорили мы горячие и веселые слова. Пришла вроде бы свобода.
Твоя нынешняя свобода настоящая и бесконечная.
Зачем мы дышим и дышали, читаем и читали, пишем и писали, играли и играем, если не верить в это?
Твой Вадим Жук.
* Григорий Горин
|
