| |
Когда из театра уходит душа
Расхожая фраза о том, что «есть время жить, и есть время умирать», известна, пожалуй, каждому, но вот только смириться с этим, порой, бывает очень трудно. Ведь утрата всегда невосполнима. Но жизнь яркого талантливого человека обретает особую цену и его уход, да еще и в молодом возрасте кажется особенно трагичным. Когда умирает художник -- он уносит с собой свою тему, идеи, образы, интонации. Мир становится беднее - исчезают его краски, его палитра, его мелодии.
...Уже более двух лет прошло с тех пор, как не стало Григория Гурвича -художественного руководителя Московского театра-кабаре «Летучая мышь», популярного ведущего телевизионной программы «Старая квартира», знаменитого мэтра прославленных московских капустников и, наконец, просто большого друга для очень и очень многих людей разных поколений и разных профессий.
С конца 80-х годов на волне перестройки и гласности как бы «негласно» была объявлена свобода театров. Тогда не только можно было открыть свой театр, но, что самое важное, театр был практически свободен от цензуры. Можно было ставить что угодно и как угодно. И вот тогда отечественную сцену наводнил авангард. Все то, что еще недавно было запрещено, вырвалось на подмостки. Неутоленные при режиме коммунистов желания режиссеров и актеров теперь можно было так легко реализовать. Но зрительские ожидания оказались совсем другими. Театр, как выяснилось, отставал от жизни. Весь мрак и абсурд, навеянный воображению режиссеров годами застоя, теперь можно было свободно показать на сцене, а вот смотреть это было уже, увы, невозможно. Сама жизнь «эпохи перемен» стала настолько абсурдной, что зритель теперь очень нуждался в убежище от этого настигнувшего его «жизненного авангарда».
И в этой обстановке нестабильности, Григория Гурвича посетила гениальная по простоте мысль - возродить существовавший некогда в России жанр кабаре. В самой идее создания такого театра, совершенно очевидно был заложен росток дерзновенности, присущей его автору. Замысел был, безусловно, захватьтающим. Невероятно сложно было создавать театральный организм, сама эстетика которого в 20-е годы была просто отменена и уже никакого отношения не имела к отечественной театральной культуре.
Каскады номеров, содержащих политическую сатиру, пародии на известных людей и события, изящные миниатюры, зрелища, европейский лоск, шик и даже некая
«буржуазность» - всё это было так далеко от нас, все это нужно было создавать вновь, и все это было просто необходимо именно в тот момент.
Такие театры и жанры появляются в переходные, мучительные периоды, в периоды распада, безвластия и разброда, когда все становится зыбким, непонятным, когда почва словно ускользает из-под ног, и не знаешь, как жить дальше. Хочется забыться.
Мистическим образом «Летучая мышь» Гурвича возродилась в конце XX столетия именно в том подвале, где в начале века блистала знаменитая балиевская труппа с тем же названием, и просуществовала столько же, что и ее предшественница.
Собрать труппу для такого театра было делом нелегким. Нужны были актеры, «делающие трудное привычным», привычное легким, а легкое прекрасным, актеры смешанного жанра, то есть умеющие делать всё. И Гурвич набрал и сплотил именно такую команду.
Вначале была отдана дань истории, поставили типично кабаретный спектакль «Чтеше новой пьесы», умело вызывающий видения прошлого. Подобно населенному нечистой силой дому, в стенах этого театра словно раздавалось эхо от невидимых шагов, мелькали призраки и тени воскресшего искусства. Но уже с самого первого спектакля Гурвич не только возрождал театр, некогда существовавший, и обучал актеров этой системе, но и воспитывал и просвещал своего зрителя, сопровождая эпизоды и номера рассказами и комментариями. Зритель всегда имел возможность встретиться с автором спектакля и хозяином труппы - элегантным, роскошным, в немыслимых галстуках и
жилетах, ведь гостеприимство и уважение хозяина выражается не только радушием, но и
тем. насколько празднично он выглядит, и сооравшнеся с нетерпением ждали этой
встречи.
Гурвич неизменно сам начинал свои спектакли. Эффект его участия в действии, что бы ни происходило на сцене, был очевиден. Когда по ходу того или иного эпизода начиналось «Зазеркалье», а в этом он был непревзойденным мастером, то его, гурвичевская улыбка чеширского кота угадывалась в каждом движении актеров.
Восстановить распавшуюся связь времен - вот главная тема, прозвучавшая уже в самом первом и во всех последующих спектаклях театра.
Обращение ведущего и актеров к залу было всегда искренним и доверительным -словно от сердца к сердцу. Уже самый первый спектакль, смешной, изящный и сентиментальный, учил человечности, придавая жизнь и веселье всему существующему. Театр Гурвича был страной истинного: на сцене были человеческие сердца, за кулисами -человеческие сердца, в зрительном зале - человеческие сердца, в этой стране истинного нам постоянно напоминали, что чрезмерная серьезность есть самое комичное зрелище, а потому душа должна быть свободна не только на сцене, но и - в зрительном зале. В этом кабаре действительно можно было забыться, но в то же время, ощутить щемящую грусть.
Гурвич выступал один в нескольких лицах. Он писал пьесы-сценарии ко всем спектаклям, даже Фриша он не только «переиграл», но и переписал. Был автором всех текстов песен, исполняемых на русском языке. Постановщик, режиссер, ведущий, педагог и, наконец, хозяин театра и труппы, Гриша, словно, возродил славную театральную традицию, восходящую к Мольеру и умершую с Мольером.
В своем авторском театре Гриша не только писал и ставил, но и приглашал нас поучаствовать в очень увлекательной и заразительной игре, где мы радовались и разделяли его интересы и увлечения, поклонялись его ценностям. Его знания, понимание и благоговейное отношение к великому прошлому искусства театра и кино, его звездам и его идолам вызывало восторг и восхищение.
На память приходит отрывок, разыгранный в «Великой иллюзии», потрясающий до глубины души, до слёз, когда героиня поёт о великом старом кино, о его «могиканах», а на экране идёт монтаж из старых лент со знакомыми лицами, глазами, улыбками, взглядами... Это всё было и есть частью нашей жизни - завораживающие фильмы прошлых лет с навсегда ушедшими из жизни но не из памяти актерами. Театр давал остро почувствовать, словно звучал возглас - всегда помнить прошлое, никогда не нарушать связь времён. В театре Гриши прошлое всегда было с нами.
Призраки из прошлого будто опекали «Летучую мышь». Они оживали на сцене и были вполне достоверны, но не потому, что перед нами один к одному Фред Астер танцевал и пел свою знаменитую «Чик ту Чик» или Джон Леннон или Мерилин Монро соответствовали своим реальным прообразам. Вовсе нет. Это не были пародии, что вполне предполагает жанр кабаре, Гурвич, педалируя на какие-то черты, характерные детали этих людей, словно каким-то мистическим образом вызывал их к «жизни». И тогда на наших глазах рождалась необходимая атмосфера, и снова зритель вовлекался в ослепительную завораживающую игру. Творилась легенда, возникало ощущение особой близости и причастности к прошлому. Гурвич щедро дарил нам эту возможность.
«Сто лет кабаре», свой третий спектакль, он начинал с того, что вспоминал два предыдущих. Если первый «Чтете новой пьесы» был попыткой разобраться, почему театр Никиты Балиева «Летучая мышь» покинул страну, второй - «Я стэпую по Москве» -объяснить, почему его, гурвичевская, «Летучая мышь», никогда не уедет, то «Сто лет кабаре» - это о том, что же такое кабаре вообще.
Гурвич состоял из парадоксов. Парадоксален был его облик: несоответствие изысканной элегантности, изящества вкуса, легкой походки грузной фигуре, несоответствие блеска ума, его выступлений и речей плохой дикции: душа рыцаря и мушкетера, а фигура увальня...
Он работал с моцартовской легкостью, всегда неординарный в режиссуре. Его спектакли, по-настоящему «штучные», неизменно собиравшие аншлаги, шли годами, так и не становясь ширпотребом. А главный парадокс был в том, что в маленьком театре, театрике, на крошечной сцене, он создавал иллюзию Бродвея.
С первых шагов так провидчески созданная «Летучая мышь» взяла курс на музыкальное шоу. За свое десятилетие театр прошел вековой путь Бродвея - от малых форм, миниатюр, к полномасштабному спектаклю-монстру. Иллюзия Бродвея возникала здесь постоянно. В его театре хорошо владели этим искусством. Если стэп, то безупречный - и вся команда, если пели - только вживую и под живой оркестр. Грандиозные, феерические бродвейские шоу это вовсе не мюзикхолльные представления. Здесь сложность состоит в том, что их нужно оправдать, выстроить, осуществить «сцепление» одного эпизода с другим и чтобы ни в коем случае не было никаких швов. Когда зритель обнаруживает, что уже поют, а вот сейчас уже танцуют, и как-то это странно и незаметно произошло - вот это и есть тот самый бродвейский стандарт и рутина. До сих пор у нас в стране этим никто не владеет. Тайну знал только Гурвич. У него это получалось блистательно.
Если на малюй сцене Гурвич постоянно творил иллюзию Бродвея, то на большой -он создал свою последнюю, «Великую иллюзию». К сожалению, об этом спектакле так никто достойно и не написал, хотя это шоу останется вехой в истории отечественного музыкального театра. И здесь Гурвич снова оказался провидцем - он не поставил какой-то один мюзикл, не пригласил композитора или не обратился к чему-то знакомому, то, что он задуман и осуществил, стало грандиозно дерзким, фантастически масштабным и роскошным представлением. Он фактически поставил и прославил всю вековую историю бродвейского мюзикла. И опять сработала связь времен — имена, события, легенды... Перед нами были разыграны знаменитые мюзиклы разных десятилетий: мюзикл «золотого века», рок-мюзиклы, романтические мюзиклы... История музыкального театра переплелась здесь с историей ушедшего столетия.
«Великая иллюзии» - настоящее пиршество музыкального театра. Сначала
представление давал «Плавучий театр». Корабль — «Шоу Боут» выплывал на зрителя. Это
- старая бродвейская традиция, и она была жестко соблюдена. На палубе, словно
персонажи любимых детских сказок, располагались узнаваемые герои мюзиклов - один за
другим они выбегали на сцену и творили потрясающую, сказочную феерию.
Потом корабль уплывал для того, чтобы расколоться на две части - и здесь мы уже становились зрителями представления в Парижской Гранд Опера как раз в тот момент, когда влюбленный Фантом в непередаваемой по красоте арии говорит Кристине о своих чувствах. В такие моменты переживаешь чистый восторг и чистую радость. Отрываешься от жизненных реалий и уносишься куда-то в бесконечность. Наверное, в этом и состоит задача театра. Во всяком случае, того театра, который когда-то «построил» Гурвич.
Когда-то Товстоногов сказал, что театры не живут более десяти лет. Сохраняются названия, остаются актеры, но уходит из него что-то... Очевидно душа?..
Думаю, что с уходом Гурвича связь времён всё-таки распалась. Он ушёл, и тайна мюзикла снова стала тайной. Гриша был первым и пока единственным, разгадавшим и подарившим этот востребованный жанр зрителю
|
|
|
