| |
Ответственный квартиросъемщик
Маме семнадцать лет, она стоит в окне Бакинской женской школы № 134 и улюлюкает вслед моему будущему тридцатилетнему папе...
Гришу я всегда воспринимал как своего ровесника. Хотя старше его на двадцать два года.
Когда встал вопрос о Ведущем «Старой квартиры», естественно, хотелось, чтобы тот был человеком, помнящим первые послевоенные годы. Анатолий Григорьевич Малкин перебрал многие кандидатуры весьма достойных людей: кто-то не мог, кто-то не подходил, кто-то отказался... Уже был готов сценарий, работали режиссеры (одним из которых был Гурвич!), делались декорации, а Ведущего у нас до сих пор не было. Тянули, тянули, но надо было наконец снимать. Гриша к тому времени был своим человеком на ATV, еженедельно вел культурные новости «Времечка», и Малкин решил — пусть первую программу проведет Гриша, а там посмотрим...
Не знаю, как других, меня Гриша убедил, что лучшего Ведущего нам искать и не надо, тем, как он начал программу. Он сразу понял, что вступительный монолог, написанный в сценарии, человек его возраста произносить не может, — в 1947 году Гриша еще даже не родился. Он так и начал: «Что представляет для меня сорок седьмой год — ничего. До моего рождения, до моего появления на свет остается еще десять лет. Моей маме семнадцать, она стоит в окне Бакинской женской школы № 134 и вместе с другими девочками улюлюкает вслед моему будущему тридцатилетнему папе...» И с этой чистой, искренней интонации началась «Старая квартира».
Много раз впоследствии я был свидетелем того, как Гриша вел беседы о, казалось бы, далеких от него событиях так, как будто был их свидетелем и даже участником. И тут дело не только в его глубоком образовании и широкой начитанности. Как истинный гуманитарий он воспринимал историю очень лично, понимал, что он, Григорий Гурвич, дитя этой истории, и все, что было до него, входит в его биографию, имеет к нему непосредственное отношение. Тем более то, что происходило в стране, где он родился. Вот почему он так заинтересовано расспрашивал собеседников о том или ином событии, и они, чувствуя его неравнодушие к их бедам и радостям, становились открыты и откровенны.
Рискну сказать еще об одном его качестве, которое располагало к нему самых разных собеседников. У одного из проницательнейших писателей Юрия Карловича Олеши в «Зависти» есть такое замечание: «Было очень приятно видеть его по двум причинам: первая — он был известный человек, и вторая — он был толст. Толщина делала известного человека своим». Рядом с Гурвичем одинаково комфортно чувствовали себя и энциклопедист Кома Иванов, и ткачиха Валентина Гаганова, и писатель Искандер, и крановщик Грим, сидевший в психушке вместе с генералом Григоренко... Думаю, Гриша не обиделся бы на меня за намек на солидность его фигуры. Да они сам неоднократно это обыгрывал на сцене. Однажды, в начале передачи Гриша должен был появиться в «квартире» якобы из-под дождя. Он вошел с черным зонтиком, в сером макинтоше, на голове у него была шляпа, а на носу круглые очки в толстой оправе — ни дать, ни взять герой советской кинокомедии тридцатых годов, эдакий забавный интеллигент, «рассеянный с улицы Бассейной». Своим типажом Гриша вписывался во все времена, он был абсолютно органичен в «Старой квартире». Поэтому-то я и относился к нему как к своему ровеснику. Порой он даже поправлял меня в моих воспоминаниях, потому что лучше знал историю, — все-таки имел два гуманитарных образования супротив моего одного железнодорожного... Еще одно слово подходит к Грише — уютный. Что, сами понимаете для ответственного квартиросъемщика качество необходимое. Когда он садился рядом, у собеседника сразу пропадало напряжение, исчезала настороженность, он понимал, что с этим человеком можно быть абсолютно спокойным.
Однако не надо Гришу представлять как такого размягченного всепрощающего душку. В «Старой квартире» мы проходили такие времена и сталкивались с такими персонажами, которые требовали жесткой оценки. Сложность заключалась в том, что мы были не в суде, а в обычной квартире, на кухне и тон разговора должен был соответствовать этим условиям. И Гриша умел находить золотую середину между откровенным обозначением своей гражданской позиции и соблюдением законов гостеприимства, обязательными для хозяина квартиры.
Он прекрасно импровизировал внутри каждого сюжета, дополняя и окрашивая его своим юмором, неожиданными поворотами мысли, тонкими философскими замечаниями. Театральный, эстрадный, литературный опыт был всегда при нем. Рассказывая о 1948 годе, мы решили воспроизвести, реконструировать один из самых драматических моментов печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ, когда Лысенко и его клевреты громили генетику. Буквально разыграть несколько страничек стенограммы на сцене, а зал должен был выполнять ремарки: «аплодисменты», «крики возмущения», «возгласы «Да здравствует товарищ Сталин!»... Трудность заключалась в том, чтобы внятно объяснить залу условия игры. И Гриша на ходу нашел очень короткую и ясную формулу: «Чтобы лучше понять то время, попробуем привить чуму на себе». Зал сразу все понял и прекрасно сыграл эту роль. Правда, потом, когда мракобесные речи с трибуны закончились коллективным пением «Интернационала», всем стало немного не по себе. Но в этом и был результат «коллективной художественной психотерапии», если так можно обозначить наш эксперимент.
Завершали проект «Старая квартира» — 1947-2000» мы уже без Гриши.
Но работа продолжилась — нас попросили, чтобы передача не исчезла из эфира. Это совпадало и с нашим мнением. В результате четырехлетней работы был создан огромный исторический видеоархив, в основе которого лежали уникальные народные мемуары о нашей послевоенной жизни, этот архив нуждался в осмыслении, дополнении, классификации... И мы придумали «Новую старую квартиру», в которую придут и те, кто уже побывал у нас в гостях, и новые персонажи. Вместе с ними будем просматривать старые сюжеты, добавляя их новой информацией, пытаясь взглянуть на то или иное событие уже из нового века...
И тут произошло нечто, чего я, например, не мог предположить. Мы в студии начинали какую-то тему, потом включали телевизор и смотрели, что по этому поводу было в «Старой квартире». То есть передавали слово Грише Гурвичу. После этого действие снова возвращалось к нам, и мы завершали обсуждение. Когда я уже дома смотрел это по своему телевизору, меня ошеломила полная иллюзия участия Гриши в новой передаче. Ведь телезритель смотрел все это на одном экране, и то, что видел, воспринимал как единое сценическое пространство: в кадрах из «Старой квартиры» рядом с Гришей видел ведущих, сидящих сейчас в квартире новой на тех же знакомых табуретах и стульях, которыми было обставлено наше прошлое жилье... Гриша активно участвовал в сюжете — таким образом, творческая жизнь ответственного квартиросъемщика «Старой квартиры» продолжалась. Мы снова были вместе!
И так будет всегда.
Виктор Славкин
|
|
|
